Когда приехали на Камчатку, по наследству вместе с домом досталась собака. Нечистокровная овчарка, чёрная, красноглазая, злая как чёрт, она сидела на цепи голодная. Последний раз её покормили старые хозяева. Покормили и уехали. Бабушка бегала по соседям, узнавала, как зовут собаку.
– Вроде Альма, – облегчённо сказала она, вернувшись, и отправилась к будке договариваться. Сначала утробное рычанье, потом лай, перемежаемый успокаивающим воркованием "Альмочка, Альмочка", потом скуление, писк, тишина. Бабушка вернулась бегом:
– Юра, скорее, возьми мясо и иди. Она хозяина требует.
Дед вздохнул, взял мясо и пошёл.
Мрачная Альма пожила с полгода. Всё по старым хозяевам тосковала. Но к тому времени в доме жили и кошечка Бася, и куры в курятнике, и маленькая умница-собачка Тяпа по прозвищу Гуляш. А ещё завелись кактусы.
Бабушка считала, что для Камчатки у неё сложилась немаленькая коллекция: от пятидесяти до семидесяти экземпляров. Зелёные ежи с дикобразами росли, толстели в горшочках, щетинились разнообразными иголками, цвели, отцветали, грелись под лампами, размножались, дарились, приобретались в подарок. В общем, отвоёвывали пространство как могли.
Дед люто мучился ревностью. Что венецианский мавр? он ревновал свою Дездемону к вполне дуэлеспособному красавцу офицеру. А когда твои соперники зелёные и колются? В общем, дедушка не скрывал своей радости, когда коллекцию пришлось оставить на Камчатке под присмотром подруги-кактусистки. Не повезёшь же с Тихого океана в Ленинград столько подопечных. Прощаясь, бабушка плакала.
– Поцелуйся с ними! – съехидничал дед.
Бабушка утёрла глаза и чмокнула своего любимца, маленького кругленького астрофитума, в макушку.
А в новом доме, у Балтийского моря кактусы взяли реванш. Дедушка, конечно, пытался их одолеть: ронял, задвигал в тень, нарочно поливал тайком, но ксерофиты игнорировали эти демарши и росли, росли, росли. В одну эскобарию, беленькую и пушистую на вид, словно ангорский котёнок, дед поставил локоть. Не сразу заметил, но уж когда заметил, матерщины было... Колючки эскобарии очень тоненькие, но колют больно, вызывая зуд.
– Юра! – всплёскивала руками бабушка. – Ты её раздавил, она же цвести перестанет!
– Бу-бу-бу, – бухтел дед, вынимая пинцетом щетинки.
Жемчужина коллекции – метровый миртиллокактус, зелёный столб с длинными твёрдыми иглами, однажды упал на бабушку с тумбочки. Ранил. Дед торжествовал.
– Во-от. Ты с ними носишься... ты их подкармливаешь, поливаешь, а они на тебя па-а-адают.
– Он не нарочно, – защищала бабушка своего питомца, – ему просто было неудобно на тумбочке.
Мама унесла миртиллокактус к себе на работу, где бедняга и замёрз зимой – отопления не было.
К старости дед потеплел к кактусам, и, хотя по-прежнему ругал их матом, думая, что никто не слышит, однажды даже украсил трёхгранный молочай на новый год гирляндами. Эта традиция держится у нас до сих пор. Молочай уже меня перерос. Особенно эстетно на нём выглядят советские ёлочные шары красного цвета.
