Цитируется по: С. Экштут, "Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи великих реформ до Серебряного века"
Ситуация усугублялась ещё и тем, что известные и лично знакомые с княгиней Тенишевой художники из объединения «Мир искусства» весьма нелестно отзывались о ней как о женщине. Константин Андреевич Сомов, в декабре 1898 года встретившийся с княгиней в Париже, в письме своей близкой приятельнице художнице Елизавете Званцевой нарисовал малопривлекательный словесный портрет Марии Клавдиевны. Зоркий взгляд портретиста отметил красоту и любезность княгини, отличный туалет, «хорошо подвешенный язык» и полное отсутствие женского обаяния: «Она красива... но почему-то не имеет никакого женского шарма и потому не опасна для разборчивого и требовательного мужчины». Ещё более жёстко и пристрастно о Тенишевой высказался Александр Николаевич Бенуа: «Ни “с виду”, ни “по содержанию” мне Мария Клавдиевна не нравилась; я никак не мог согласиться, что репутация“красавицы” была ею заслужена. Правда, она была высокого роста, а по сложению могла сойти за то, что в те времена называли belle femme (красавицей); она обладала “пышным бюстом” и довольно тонкой талией. Но во всём этом не было никакого шарма. Черты её лица были грубоватые, нос с горбинкой выдавался слишком вперёд, рот был лишён свежести, а в глазах не было ни тайны, ни ласки, ни огня, ни хотя бы женского лукавства. Ещё менее мне был по душе её нрав. Благодушие Марии Клавдиевны, связанное со склонностью к веселью, её “душа нараспашку”, казалось, должны были бы очаровывать, но, к сожалению, всему этому недоставало какой-то “подлинности” и не было чуждо известной вульгарности, никак не вязавшейся ни с её титулом и ни с её горделивой осанкой. Мария Клавдиевна, если и принадлежала по рождению и по своим двум бракам к тому, что называется высшим обществом, и обладала той долей образования, которая полагалась в этом кругу, однако в манерах, в разговоре и в самых оборотах мысли она обнаруживала нечто “простецкое”, а “хлёсткость” её мнений никак не соответствовала тому, что даётся хорошим воспитанием».
и далее:
Мирискусники не верили в то, что княгиней движет только любовь к искусству. Константин Сомов был категоричен: «...истинного понимания и любви и серьёзного интереса в этом меценатстве нет». Александр Бенуа полагал, что движущим мотивом всей благотворительности Тенишевой является стремление разведённой женщины оправдаться в глазах высшего общества. «Возможно, что в будущем рисовалась перспектива быть принятой ко двору, а это послужило бы ей чем-то вроде реабилитации после того, что она, разведясь со своим первым мужем, заняла в петербургском обществе несколько щекотливое положение». Неприязнь знаменитого мирискусника к княгине была столь сильна, что Бенуа не постеснялся в мемуарах коснуться исключительно деликатной темы, сделав весьма прозрачный намёк на то, о чём иной мемуарист предпочёл бы умолчать: «Не мудрено также, что между супругами происходили частые столкновения, и они стали учащаться по мере того, что Тенишев, женившийся по безумной страсти, стал к Марии Клавдиевне охладевать, что опять-таки совершенно понятно уже потому, что всем домогательствам влюблённого человека она противопоставляла не только холодность, но и едва скрываемое отвращение. Об этом непреодолимом отвращении она не стеснялась говорить с нами и даже напирала на это, быть может, не без тайной мысли, что тем самым она доставляет утешение своей подруге Киту Четвертинской»*.
Разумеется, Мария Клавдиевна не могла не почувствовать такого к себе отношения. Прагматичный и хорошо знавший жизнь князь Тенишев оказался прав: от неё мирискусникам нужны были только деньги. Чашу терпения переполнила злая карикатура «Идиллия (Корова, которую доят разные прохвосты)» известного в то время художника Павла Егорьевича Щербова, опубликованная в журнале «Шут» в 1899 году. На ней были изображены Лев Бакст (в виде петуха), Сергей Дягилев (доит корову), Дмитрий Философов, Михаил Нестеров, княгиня Тенишева (в виде коровы с большим выменем), Илья Репин, Савва Мамонтов (в виде мамонта). Карикатура хорошо запомнилась современникам. В 1939 году Михаил Васильевич Нестеров вспомнил о ней в разговоре со своим близким другом: «Изобразил Тенишеву, как её доят мирискусники. Княгиня высокая была, огромная, породистая. Корова — похожа на Тенишеву удивительно, а корова, настоящая корова. Дягилев, в виде бабы, повязанный платком, доил её. Корова оставила след. Петушок задорный клюёт в нём зёрнышки. Петушок — вылитый Бакст. А я поодаль, в виде Христовой невесты, вышиваю в пяльцах шелками».
* Кит, то есть Kit, Kitty - кн. Екатерина Святополк-Четвертинская, подруга Тенишевой.
И ещё прибавлю цитату:
В январе 1899 года Константин Сомов, ставший свидетелем дягилевской манеры общения с княгинями Тенишевой и Святополк-Четвертинской, писал: «Серёжа в Париже оседлал и заговорил княгинь так, что они прямо млеют от него...» Сомов прозорливо разглядел потребительское отношение Дягилева к княгиням. Сергей Павлович «желает властвовать и надеть свой намордник на этих баб».
Вот так, товарищи. Подводные камни женской благотворительности эта история иллюстрирует с удивительной наглядностью. Ты думаешь в простосердечии своем, что искусству служишь, а на самом деле на тебя намордник надевают. Да ещё и оплюют задним числом, что ты всё это затеяла, чтобы смыть с себя "позорное пятно развода" и быть принятой ко двору. Действительно, не ради же любви к искусству будет стараться такая необаятельная баба с выменем.
Я всё-таки не понимаю этого подхода. Ну нет благодарности, так хоть её изобрази для приличия.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →