Я знаю, на некоторых эти письма могут произвести удручающее впечатление — так писать о гибели матери, и о такой трагической гибели! Так холодно, рассудительно! Ни отчаяния, ни слез, ни горя, просто констатация факта: «Что сделано — то сделано», «Я ее вполне понимаю и оправдываю...» И все. И тут же о себе, о стирке, о глажке, о продаже вещей, ее вещей... Какая черствость, какой эгоизм!
Но может быть, стоит вспомнить — письма эти пишет мальчишка, который так старался и старается казаться взрослым, быть мужчиной! Особенно в том письме к товарищу по болшевской даче, утратившему и мать и отчима... Мур очень горд, самолюбив, он не хочет, чтобы его жалели, чтобы ему сочувствовали. Он замкнулся, он не подпускает к себе даже близких. Легче ли ему от этого?! А то, что о стирке, о глажке, о деньгах, то ведь все это так внезапно обрушилось на него и стало повседневно таким необходимым! И потом, давно замечено: когда с нами стрясается беда, как часто говорим мы именно о таких вот пустяках, которые, казалось бы, не к месту, не ко времени! Мы словно бы заговариваем самих себя, словно бы ничего такого и не произошло и все идет как шло, — пытаемся еще скользить по поверхности, стараясь зацепиться за что только возможно, боясь той устрашающей и погибельной пустоты, которая образовалась внутри нас. Я знала мать — похоронив ребенка, она шла по улице и зашла в кино... Что она там видела?! Должно быть, то же, что и я, когда через несколько дней после похорон мужа, заметив на письменном столе билеты на премьеру Вишневского «Оптимистическая трагедия», на которую мы должны были пойти вдвоем, пошла одна... В театре от меня шарахались, ибо почти все были на похоронах, и чего только обо мне потом не говорилось... А мне было так плохо, как, может быть, никогда в жизни! И только Лиля Брик поняла меня и увезла вместе с Васей Катаняном домой. Зачем я пошла? На это я и теперь не могу дать ответа... А Мур, когда увезли тело Марины Ивановны в усыпальницу, стал гладить брюки, к величайшему негодованию хозяйки, и переоделся в хороший костюм, он ведь пришел с земляных работ... Стоит ли судить и осуждать? Каждый несчастен по-своему. А Мур был очень несчастен.
Вот этого "каждый несчастен по-своему" в нашей общей культуре иногда не хватает. И болезненно не хватает, я бы сказала. Даже в те минуты, когда первая скорбь сбивает с мысли, и человека хватает от силы на какие-то мелкие, машинальные бытовые действия, на пустяки, и то досужие зеваки гневно и смачно осуждают неправильное горе. Чужое неправильное горе, не своё. Вы горюете? Горюйте, но как следует!
